Вот что случилось с М.И.Бойко

Додж

Додж

Человек сраньшего времени
Вдовый Михаил Иваныч Бойко, еще даже не совсем старый пенсионер и удачливый игрок в шашки, жил в Израиле уже четыре с половиной года и страдал все это время ежечасно: от одышки, летней жары и бедности. И еще от невнимания и неуважения к себе детей и всего вообще семейства, и даже от этого больше, пожалуй, чем от всего остального вместе взятого, - а ведь это благодаря ему, между прочим, они все оказались здесь в Израиле, после того как бандиты в их родном городке Самаре в ужасные 90-е годы наехали на сына Василия и его жену Оксанку, которые держали тогда пельменную на бойком месте на углу Маркса и хорошо, к слову сказать, преуспели. А заведение так и называлось: "На бойком месте. Пельменная Василия Бойко и сыновьев". И надо же было такому
случиться, что на этом самом бойком месте однажды взорвалась граната. Просто взяла и рванула обыкновенная армейская лимонка. Убить кроме кота Борьки никого не убила, по причине раннего утреннего часа, а вот уборщицу Сутягину Лизавету, ту покалечила и двух еще алкоголиков в шоковом состоянии тоже увезли. И после всего этого кошмара, главное дело, явились через сутки прямо на дом поздно ночью к Василию двое чеченцев и на хорошем русском языке без всякого акцента пообещали перерезать всех до одного родственников, если через неделю не будет им уплочено 135 тысяч долларами. Почему именно 135? Непонятно...
После такого происшествия Михал Иваныч Бойко не долго размышлял, и как отец и дед семейства, собрал спешно на совет родню, и тем же вечером трясущимися от нервного перенапряжения этих страшных дней руками порылся спешно в старом сундуке на веранде своего дома и отыскал-таки полусгнившее свидетельство о рождении бабки его Розы Марковны Гершенгорн, а еще через полтора месяца вся большая семья: сын Васька с Оксаной и детьми Егором и Никитой, другой сын Антон с женой и дочкой Наташенькой, бездетные племянница Зинка с мужем Николаем, подлецом и насмешником, которого лучше бы там и оставить было в Самаре-то на съедение бандитам, и еще муж покойной сестры, тезка Михал Иваныча тоже Михаил с дочерью Дашей и внучкой Светой, названной в память матери ее, - Михал Иваныча сестры Светланы, которая была милиционер и погибла на боевом посту, - ну, я это все рассказываю исключительно для того только, чтобы было понятно, каким образом все это, значит, большое семейство оказалось теперь в Израиле в городе Таршихе и какие именно у них были между собой взаимоотношения.
 
Додж, ну и беспредел у вас в Самаре был ...:rolleyes:

Другими словами слишком фэнтези..:rolleyes:
 
Вот. Значит, я продолжаю. А раздражало Михал Иваныча в этом маленьком пыльном городке с глупыми названиями улиц абсолютно все, и даже самый мало-мальский пустяк: укус комара или вой сирены пожарной машины были причиной такой несоразмерной ненависти к его нынешнему бытию, что и сам Михал Иваныч другой раз на себя удивлялся и, поостыв немного, даже укорял себя за то что минуту назад желал всему этому Израилю сгореть и пропасть. А в носу, то есть в ноздрях у него было много торчащих волос, которые он никогда не подрезал, и еще отвратительно пахли дешевые сандалии. Сам он был при этом короткошеий и с животиком, но не лысый. А кроме того было еще скверно дома, - скверно и неуютно: ни серванта с хорошей посудой и фигурками львов и лошадей, ни обоев и толстого ковра, ничего этого не было в четырехэтажном без лифта бесформенном бетонном домишке, где на втором этаже одышливый Михал Иваныч снимал трехкомнатную жаркую квартиру вместе с сыном Антоном и его женой дочкой, а своей внучкой Наташкой. А Василий с Оксаной и двумя лоботрясами тоже снимали, но в другом городе у моря. Там же жили и племянница с Николаем, а тезка Михаил с женой с Светочкой жили черт знает в каком месте, тьфу просто гадость, не выговоришь названия. И чувствовал Михаил Иванович, что сыну с невесткой он давно в тягость, и только Наташенька-внучка любила дедушку и выпрашивала у него денег.
 
Антон был старший сын, крепкий мужиковатый малый с пшеничной копной на голове и рябизной по всей правой стороне очень русского лица, и часто приговаривал матерно скороговоркой вот как: ибиомать. Жена его Катюша тоже иногда могла так в сердцах сказануть, но очень редко. В Самаре-то Антон работал сварщиком, дочь любил, попивал очень даже в меру, а в Израиле и вовсе перестал и сразу нашел тяжелую работу.
Нет, отца-то он конечно уважал, ну как же, и говорил ему даже на "вы", как и остальные члены семьи, но что ж поделаешь, - все чаще прорывалось у него против того какое-то затаенное раздражение, - в разговоре или так, в мужицких просто раздумьях что вот, дескать, надоел батя ибиомать и то ему не так и это, сам работать не хочет и пензию зажимает, я говорит старый биомать-то, да вы мне все мол по гроб жизни обязаны да все такое да обстирай его и накорми и в комнате пол помыть кажный день Катька-то вон бедная надрывается а ведь у ей и дочь и своих делов биомать да сходи с ним по врачам эх из-за него черта старого тут эх мать...

Антон по случаю выходного дня сидел в трусах и майке под струей вентилятора в большой комнате, размышлял таким образом о неправильной жизни на чужбине, починял между делом рыболовную снасть, собираясь завтра поудить в озерце с приятелем, и напевал такую песню:
Пришел к Дуни милый друг, милый друх, милый друх,
Перевези мене Дуня в луг, Дуня в лух, Дуня в лух...

Катька на кухне гремела посудой и обещаны были щи со сметаной, а маленькая Наташка сидела теперь у дедушки Миши в комнате и играла с правительственными наградами Михал Иваныча: перебирала и примеряла медали "За трудовые заслуги", "50-летие СССР" и "Почетный работник речного флота", а сам Михал Иваныч пребывал тем временем у окна на сквозячке сильно не в духе, потому что поругался давеча с невесткой Катериной за пустяк, за то что забыла ему творожок, но уступать был ничуть не намерен даже в самой малости и подумывал о мщении. На ветке против окна уселся маленький попугайчик и тут же прилетел второй, а из большой комнаты доносилась песня Антона.

Пришел к Дуни ибиомать милый друг, милый друг, милый друг...

И тогда Михал Иваныч неожиданно придумал вот что.
 
​




"Нет, ведь что больше всего бесит, так это злоба человеческая, злоба и неблагодарность эта самая... ведь вот это самое... ну положим Катерина... ну ладно, у ей забота, а вот взять к примеру Антона... да ведь это самый неблагодарный человек, хуже Николая, тот хоть и чужая кровь.."
Так рассуждал сам с собой Михал Иваныч возле окна, слушая попугайчика и настраивая себя враждебно против глупой песни Антона. Хотя Антон, - что Антон... ну дурак весь в Светку покойницу прости оспади, а вот Николай это да, эт-то истинно подо-онок...- против воли взвинчивал себя Михал Иваныч.

Николай был муж племянницы Михал Иваныча, сестриной дочери Зинаиды, и были они бездетны. И был Николай самый язвительный и злобный против Михал Иваныча родич, самый ему чужой, не мог простить видно того, что тот затащил его с Зинкой в Израиль, называл Михал Иваныча дядя Мойшэ и спрашивал, когда будет его обрезание. И в редкие праздники, в Новый Год или День Победы, когда в трехкомнатной квартире, где жил с сыном и невесткой Михал Иваныч, собиралась в большой комнате с выходом на балкон вся родня: Василий с женой и обоими сыновьями и само собой Антон, внучки, Михаил-тезка со своей и Коля с Зиной и усаживалась к столу, а по телевизору обязательно смотрели "Место встречи изменить нельзя", и казалось бы, любовь да согласие, да холодец с горчичкой, да уха самодельная да оливье, ведь и тогда исподволь начинал как бы ни о чем свою злобную песню Николай и говорил, примерно, такое: - "Вот взять хотя бы жиды, так? Ведь жид народ умный, да...- Николай обводил сидящих за столом своими выпученными глазами и утерев слюнявый рот, пояснял, - и когда, к примеру сказать, старички-то у них состарятся и становятся старые, то они их тут же, стало быть, в дом для престарелых, да... Вот, мол, что. Традиции..."
А Антон и Васка, родные-то сыновья, эх детушки, да вместо того чтобы Кольке-заразе да по зубам за такие-то намеки, так Васька только смеется в усы да нахваливает ушицу и шлепает жену одобрительно по толстой жопе, а Антон тогда прикидывает вслух, что это, чай, дорого должно быть, - в дом-то престарелый ибиомать, а Николай им: не, ну вы вот живете все как в совнархозе и ничего не знаете, а в Израиле за все платит энта, - как ее, Зин, бятуах?
-Бятуах люми, - подсказывала Зинка, а Михал Иваныч тогда важно и неторопливо делал пальцами жирный кукиш, обводил им медленно и значительно через весь стол присутствующих и затем говорил конкретно Николаю: а вот это видел, гомнюк? - и начиналась слово за слово вялая перепалка, а дети Василия, Егор и Никита, уже усатенькие оба, совсем мало выпив и закусив и вечно перешептываясь о чем-то своем, уходили первыми и Михаил-тезка с женой тоже не засиживались, зато Николай-подонок, этот завсегда доедал все и допивал и уходил последним. И все это было Михал Иванычу очень огорчительно со стороны родни и поэтому-то вот он часто так думал себе возле окна думу или сидя в кухне, поскребывая нелысую еще голову и наварив большую дареную голубую с розами чашку крепкого чая из шести пакетиков, - думал упоительно и с наслаждением, как он однажды их всех "умоет и поставит на место". И таким вот образом все это и получило самое неожиданное продолжение.
 
В скверике возле большого супер-магазина с кинозалом и будочкой "Лото" всегда было полно активных пенсионеров, среди которых Михал Иваныч Бойко незаметно и сам стал своим человеком на почве азартной игры в шашки, и даже близко сошелся там с бородатым Ильей из Биробиджана, бывал у того дома, проигрывал ему в шашки, но отыгрывался в картишки, спорил терпеливо и удивлялся, когда трезвый и рассудительный Илья называл Израиль страной предков. "Какие нахер предки?" - искренне недоумевал Михал Иваныч и бил туза удачно припасенным козырем.

В среде пенсионеров этого маленького пыльного городка, как всегда это бывает в однородной среде недалеких людей с ограниченным социальным статусом, легко рождались и долго жили своею жизнью самые невероятные легенды. Вот как, например, в тюрьме рождается и тщательно во всех сальных подробностях отшлифовывается какая-нибудь история о том как один вор или, в другой интерпретации, грабитель и убийца, будучи чрезвычайно хорош собой охмурил жену начальника колонии, обучил ее запретным позам и еще кое-каким действиям, и жил при ней на зоне так хорошо, что его боялся даже замначальника по режиму, точно так же и в любой пенсионерской полунищей среде непременно должен муссироваться слух о том как некий беднейший старик, перебивавшийся собиранием бутылок, заполнил сдуру карточку Лото и выиграл восемь миллионов. Иногда говорили, что одиннадцать. И даже называли конкретно имя пенсионера: Семен, а впрочем, в другой раз говорили, что будто бы Григорий.
Илья тоже свято верил в предание и еженедельно отправлял заполненную карточку с одним и тем же набором цифр, почерпнутых им из своего же удостоверения личности, и даже пристрастил к этому недоверчивого Михал Иваныча, так что однажды после игры в шашки на лавочке они запросто подошли к тут же на площади стоящему киоску "Лото" и Илья познакомил приятеля с киоскершей Кларой, толстой русской пенсионеркой, общественницей и исполнительницей песен на идиш, тут же на месте обучил его зачеркивать крестиком нужные цифры и в определенный день недели с волнением проверять результат. С первого же раза Михал Иванычу удивительным образом повезло и он угадал три из шести цифр, за что с сердечными поздравлениями получил из рук киоскерши Клары выигрыш восемнадцать шекелей, которые она торжественно отсыпала ему в потную ладошку: три монетки по пять и еще три маленьких по шекелю. Клара уже заканчивала работу, закрывала будку и включила сигнализацию, и взволнованный Михал Иваныч сделал ей "ангаже", то есть подставил ручку крендельком и таким образом галантно проводил ее до автобусной остановки. И в тот же день Михал Иваныч вдруг отчетливо понял, что это знак судьбы. Домой пришел он очень сам не свой и только шевелил несвязно губами, пока делал себе большую кружку чаю из шести пакетиков. И только отпив небольшой глоток и привычно почавкав терпкой сладостью напитка, сказал себе наконец так: - "Значит вот оно что..." и прищурил при этом многозначительно, совсем прикрыл правый глаз, что всегда означало у него внутреннюю умственную работу.
 
Вот Набоков любил педофила Гумберта,
а Додж ненавидит Михал Иваныча, патриарха большого семейства, в одиночку поднимавшего сыновей после ранней смерти супруги.
Трэш и безнадёга. :mad:
 
Последнее редактирование модератором:
Ему теперь было совершенно ясно, что делать дальше и как. И это наполнило вдруг его душу таким волнением, таким сладким и вместе с тем потрясающим предчувствием удивительных перемен, что он совершенно не мог есть. Катерина позвала к ужину и он не шел, - разделся и лег. В комнате было еще довольно светло и можно было разглядеть желтый след от давешней протечки на потолке. Михал Иваныч стал неспеша прикидывать, сколько денег из пенсии можно выделить на лотерейные билеты. А сколько надо, столько и выделю, хоть сто а хоть и триста! - говорил он себе, - Ведь стоит только начать, и судьба свершится, потому что ведь неспроста все это: и знакомство с Ильей, и с Кларой, и выигрыш этот маленький. Знак! И уж я их тогда всех... О-о! Я им покажу! Тогда-то уж я им... Особенно Николаю этому насмешнику... Уж я посмеюсь тогда...
С такими мыслями он заснул. А в третьем часу ночи дело получило совсем неожиданный поворот. Проснувшись как от толчка, он вдруг
 
отчетливо вспомнил сон, в котором голубым по розовому полю высветились и погасли две вибрирующие цифры: восьмерка и сорок четыре.
"Восемь... сорок четыре..." - завороженно повторял он несколько минут, и вдруг его как будто осенило, как молнией сверкнуло где-то в мозгу, что до этого сна-то был ведь и другой, первый сон! и там он видел тоже огненно-голубые цифры, но были это... были это... точно: одиннадцать и двадцать четыре, - вот что это было!
Весь в поту вскочил он со скрипучей постели своей и дрожащей от волнения рукой стал записывать каким-то найденным в тумбочке карандашом на подвернувшемся тут же клочке бумаги, после чего уже не мог дальше заснуть и только рассеянно массировал сердце, и все пытался вспомнить, не было ли еще какого сна, но нет, - никак не мог больше припомнить, и тогда он напрягся, сосредоточился, сжал виски руками и сильно зажмурил глаза, посидел так несколько мгновений и вдруг, - о чудо! явственно увидел внутренним зрением четверку. Сердце его бешено заколотилось и он уж было собрался невероятным усилием воли отгадать и последнюю, шестую цифру, но благоразумие взяло верх и он сказал себе так: - "Ну ты уж хочешь прям все сразу... на блюдечке с голубой каемочкой... ведь это ж даже неприлично... да надо будет просто подставлять к пяти верным каждый раз по новой цифре, и тогда оно и того, судьба-то и свершится" - Михал Иваныч был атеист и старался не впутывать бога куда не следует, - и тогда, значит, сказал он себе снова, судьба, то есть карма, и произойдет.
Проснулся Михал Иваныч в неспокойном состоянии духа и первым делом разглядел получше ночную бумажку с цифрами. Здесь! Значит все это было на самом деле. Он снрва помассировал сердце. Волнительно, черт возми! Еще бы... Такое дело!
Катерина позвала к завтраку и он не откликнулся. Тогда она зашла к нему, даже и без стука, толкнув ногой дверь и держа в руках поднос с едой.
-Поешьте же наконец, папаша! Нельзя же так, и вчера не ели...
На подносе были пятипрцентный творожок, яичко всмятку, горбушка ржаного хлеба, - Михал Иваныч говорил "ржаной" с ударением на "а" - ржАный, - и пара лопнувших при варке сарделек. Неожиданно пришел аппетит. И после завтрака он порешил наконец не затягивая дела завтра же отправиться в киоск и тщательно заполнить как надо карточку и обдумал еще попутно некоторые планы.

Там на шахте у-угольной, - тихо, чисто и звонко выпевала хлопочущая на кухне Екатерина, и Антон из туалета тотчас подтянул ей удачно баском:

-Па-аренька ибиомать приме-етили

...руку дружбы по-одали...- неожиданно для самого себя тихонько промурлыкал Михал Иваныч.

-Повели ибиомать в забо-ооой

Тьфу идиот, - чертыхнулся в сердцах Михал Иваныч и вспомнил важное: так ведь нужен же будет хороший нотариус... Да, пожалуй...
 
Последнее редактирование:
Весь этот день Михал Иваныч Бойко был чрезвычайно весел и охотно общался с домашними, которые по случаю субботы все были дома и Катерина затеяла мыть пол. Чтобы не мешать, он вышел пройтись и еще раз кое-что обдумать. Значит так. В каждом билетике Лото есть десять таких разделов для десяти разных комбинаций. А в каждом, значит, разделе, по сорок девять клеточек-цифирек. А нам их потребуется стало быть сорок девять вариантов, пусть пятьдесят. Это будет пять билетов по десять вариантов каждый. Ну хорошо... Но работа предстоит кропотливая, и как бы еще не ошибиться!
Где-то на дальней улице завыла сирена пожарной машины и ей тут же стали подпевать протяжным воем сразу две собаки. Михал Иваныч пошел домой. Надо, что ли, вздремнуть, а то завтра трудный и важный день...

Наутро следуюшего дня, а это было воскресенье, то есть по еврейскому календарю нормальный рабочий день и Антон с утра убежал на свой цементный завод, а Катя отвела Наташку в сад и поехала на поезде в большое министерство мыть окна и лестницы. Михал Иваныч не спеша позавтракал, сходил в душ и там долго тер себе бока и прочие места мочалкой, вычистил как следует зубы и побрился. Подумал и надел выходной коричневый костюм советских времен и галстук. В костюм он облачался в Израиле только в особых случаях, - когда, например, надо идти в поликлинику или к зубному, в банк или там в министерство абсорбции, где выдавали подарки. Вот и сегодня случай был особый. Может быть, самый особенный в его жизни. Выйдя на улицу и сощурившись от слепящего солнца, он сразу вспотел, поскольку день был очень жаркий. Перейдя улицу по пешеходному переходу, направился прямиком к центру города и через две улицы свернул в боковой переулок имени какого-то религиозного авторитета, чтобы срезать путь покороче и придти уже скорее на место. Попутно он чувствовал на себе удивленные взгляды прохожих, потому что костюм его заслуженно привлекал внимание и он даже расслышал за спиной у себя чей-то недоуменный вопрос "что за мудак?", но не придал этому ровно никакого значения и наконец вышел на площадь.
 
Бланки Лото для заполнения были выставлены снаружи будки, так что Михал Иваныч аккуратно зацепил их целую пачечку, будучи не замечен киоскершей Кларой, - она была занята разговором на идиш с другим пенсионером.
-Вус зугстэ, Гриша! Дус ист невероятно! - изумленно говорила Клара, и Гриша убедительно кивал в ответ головой: - "Йо-йо, Кларочкэ, ишь вайс ес на сто процентов!"
Михал Иваныч ничего не понял, да и не пытался, и поспешно со своей добычей отошел в сторону большого супер-магазина, рядом с которым прилепилась довольно грязная кондитерская, где давали кофе и пирожные. Впрочем, и чай тоже давали. Держал заведение Слава Егудаев, бухарский еврей, и тут же прямо на тротуаре была припаркована его машина, черный "БМВ" с выцветшими шторками. Машина была двадцатилетней свежести, довольно грязная и на ней не было живого места от следов прошлых аварий, даже крыша имела заметную вмятину как будто от падения тяжелого тупого предмета.

Заказав себе два стакана чаю и пироженое эклер, Михал Иваныч устроился за столиком возле окошка и разложил перед собой бланки Лото, достал из нагрудного кармана шариковую ручку. Егудаев на это одобрительно кивнул и показал большой палец правой руки. И, прихлебывая чайку, Михал Иваныч Бойко приступил к работе.
Дело было хоть и несложное, но требовало максимум внимания. Прежде всего он в каждом из десяти разделов на каждом из пяти билетов зачеркнул верных пять цифр: 4, 8, 11, 24, 44, всего сорок девять вариантов, по числу клеточек. Проверил и перепроверил, допил чай и съел эклер, вытер тщательно руки и снова проверил. Все было зачеркнуто правильно, и теперь наступала вторая часть этой судьбоносной операции: следовало к каждой из сорока девяти комбинаций добавить по одной цифре, от единицы до сорока девяти. Ну-с, приступим, - сказал он себе и зачеркнул цифру один. Готово. Далее по порядку, раздел за разделом, билет за билетом, два, три и так до конца. Готово. И после того как все бланки были заполнены, Михал Иваныч еще целых полчаса проверял и перепроверял и снова проверял, пока не зарябило в глазах.
 
-Какой же вы сегодня нарядный, Михаил! У вас наверное день рожденья, - так приветствовала Клара подошедшего к киоску Михал Иваныча и уже готова была его сердечно поздравить, как вдруг тот смущенно и таинственно просунул голову к ней в самое окошко и сразу почувствовал, что Клара недавно пукнула, потому что пространство в будочке было очень ограниченное и запах держался долго. Тактично не подав вида, Михал Иваныч протянул ей стопку билетов.
-Вот, Кларочка, хочу счастья попытать. Дети и внуки, знаете ли, взрослые уже, все тяжело работают, а я, понимаете ли, нахлебник, так вот я им всем хочу каждому по билетику подарить на счастье...- начал врать Михал Иваныч, но если разобраться, то ведь и не врал, потому что в конечном-то итоге все равно все им, чертям, достанется... Ну, покуражусь конечно сперва, а как же... За насмешки-то ихние. Катька стерва давеча я слышал Антону жаловалась что у меня, мол, в комнате мочой воняет...
-Так это вы все хотите отправить? Ну, Миша, первый приз теперь ваш, уж будьте уверены. На этой неделе разыгрывается четыре миллиона. Магарыч с вас. А пока что сто десять шекелей...
-А вот пожалуйста, - и Михал Иваныч протянул заранее заготовленные деньги. Клара оформила все билетики как положено через компьютер, и, возвращая их уже со штампиком, непроизвольно чихнула Михал Иванычу в самое лицо и извинилась, потому что у нее, кажется, начинался грипп.

Домой шлось легко, приятно. С сознанием завершенного тайного дела, с чувством причастности мистической стороне жизни. Но вспотел совершенно невероятно. А дома уже была Катерина и внучка Наташка. Пройдя к себе в комнатку, он прежде всего на свежий нос принюхался: точно пахнет мочой! и затем уже поискал самое надежное место для своих миллионов и не нашел ничего лучше как спрятать их между страниц самоучителя языка иврит, который положил под подушку и дал себе обязательство до самого розыгрыша лотереи, который должен быть послезавтра, не спускать глаз с тайника и выходить из комнаты только по крайней нужде и не надолго.
 
А вечером того же дня у Антона были посиделки, - День то ли Металлурга, то ли Физкультурника, и к нему пришел приятель-рыбак, ну и Катерина тоже зазвала подругу с работы. Наташку уложили спать и немножко выпили, смотрели русское телевидение: какую-то программу из каких-то хрущевских прошлых времен, звучал марш и Антон, сам себе дирижируя, с воодушевлением пел под музыку:
Бу-дет лю-дям щаастье,
Щастье ибиомать на века!
У советской вла-сти
Сила ибиомать ве-ли-ка!​


Михал Иваныч уже отужинал и был у себя в комнате весь погружен в кое-какие планы и размышления. Сына Антона он считал глупым, часто поучал уму-разуму и в этот раз тоже не сдержался, - пошел к ним, неодобрительно оглядел компанию: - "Нет, вот ты скажи мне сейчас, Антоша, - ты что, идиот?"
-Отчего же это я идиот? - опешил тот.
-Ну что ты сейчас поешь?!
-А что я пою? Ну и пою... Ой, папаша... Дайте хоть в праздник от вас отдохнуть. Вы уж если сидите на шее, то хоть помалкивайте...
А Катерина, которая тоже чуть выпила и сидела слева от мужа, обхватив его обеими руками и положив ему голову на плечо, шепнула что-то ему на ухо ехидно и оба громко хмыкнули. Михал Иваныч на это не нашелся что ответить и только погрозил им пальцем и молча ловил ртом воздух. Вернулся к себе, сел у окна и стал представлять, как он их всех "умоет", - покуражится и научит, как родителя-то уважать.
"Прежде всего найти нотариуса русского, чтобы выигрыш-то оформил всю сумму как положено, и взять сколько-то наличными, тысяч десять чтобы при себе иметь. Так... Оно конечно шкуру-то неубитого медведя делить рановато, а с другой стороны, отрепетировать заранее кое-какие моменты это очень нужное дело... И вот значит я их тогда призову всех к себе: явитесь, мол, все с детьми незамедлительно! Сам буду сидеть вот тут у столика, а они все в дверях стоят. А в эту тарелку можно наложить фруктов: груш, сливы и винограда. И чтобы рядом тут на полу саквояжик такой, кожаный красивый, как раньше доктора ходили. Давеча в витрине такой видел. И вот значит они там все столпятся и начнут как обычно ерничать, улыбаться издевательски и перемигиваться, а пуще всех Николай будет изгаляться: - "Чудит, мол, дядя Мойшэ", - и подмигнет тоже ехидно. А я на него ноль внимания. Ну, скажу, родня вы моя дорогая, послушайте теперь что я вам скажу. Человек я очень богатый. А Антошка скажет: это нам, папаша, очень хорошо известно. А Васька может еще скажет так: вы, отец, клад что ли откопали? И хохотнет. И Николай свое вставит: да нет, дядя Миша просто инкассаторов ограбил. А я на это спокойно так. Не реагирую. Достану, значит, из кармана книжку чековую и ручку с золотым пером. И говорю: да, человек я очень богатый и всегда таким был, но до времени скрывал от вас, чтобы
 
чтобы проверить ваше почтение и в нужный момент открыться.
Ну, тут, понятное дело, опять подхихикивания начнутся. А я тогда и объявляю: младшему сыну моему Василию как самому ко мне почтительному и его сыновьям, а моим внукам любимым Егору и Никите выписываю чек на один миллион шекелей. А Васька: это мне многвато, батя... А я ему: а ты помолчи, сынок, не перебивай отца-то. Теперь дальше. Старшему сыну моему Антону как не очень ко мне почтительному и грубому даю восемьсот... нет, семьсот тысяч, а дочь его и мою любимую внученьку Наташеньку одарю отдельным образом в день ее совершеннолетия.
Ну Антошка ясное дело скажет так: а че, хорошая деньга ибиомать! премного благодарен, папаша, куплю себе велосипед. А я Михаилу: тебе, тезка мой дорогой, от меня чек на триста тысяч. А про Николку вообще ничего не говорю и в его сторону не гляжу, будто его и нету. Хе-хе... Так его. Ну значит, начнут меня дурачить, и тут вдруг подойдет Наташка и попросит и себе тоже пять шекелей на жевачку. А я тогда, значит, саквояжик-то приоткрою так чтоб видели там деньги пачками, вытащу сотенную: на тебе, внученька, купи жевачки, а когда подрастешь, я тебе...
Тут Михал Иваныч даже прослезился от этой немой сцены, которую вдруг изобразят все эти насмешники, когда поймут, что... да. Вот то-то же. И Антон тогда и заскулит: как же это, папенька, я ведь старший, а вы мне меньше... А я ему: старший, да глупейший, и непочтительный. А у Николая-то тогда челюсть и отвиснет, рот разинет да так и останется, а потом станет виться вокруг меня да унижаться, а ему: поди с глаз долой. Ну может дам сколько-то... Все ж таки Зинки племянницы муж... Тысяч тридцать хватит им..
И тут вдруг Михал Иваныч передумал: хотя нет, - зачем же я их сюда призову? Тут и некультурно, и пахнет. Солидности не будет. Я уж лучше их соберу в дорогой гостинице там у моря где-то, номер сниму заранее лучший и туда их и, значит, всех и вызову... А после как деньги распределю кому сколько, то и объявлю, что уезжаю, мол, в Париж на лечение и скоро придет за мной такси в аэропорт. А что, и поеду. С деньгами куда хошь можно. Хоть в Париж, хоть в Манилу (Михал Иваныч, очевидно, имел в виду Милан). Я ведь им только половину отдам и себя не обделю. А уж как помру, то все ихнее будет. Ну да пока еще рано об этом, еще погуляю: заслужил.
И после таких грез и рассуждений Михал Иваныч Бойко довольно потер себе рука об руку и сходил на кухню сделать бутерброд с толстым кусом колбасы и стакан кефиру.
 
А на утро у Михал Иваныча случлся кашель: попил вчера кефира из холодильника. Перед уходом на работу Катерина пощупала ему лоб, вроде не было температуры.
-Лежите лучше, - посоветовала она ему, - вот я вам горячее питье сделала.
Из весь-то день он пролежал в постели, покашливая и потея. А ночью знобило. И тогда он вспомнил как Клара вчера ему чихнула в самый нос. "Заразила, подлая" - понял он и настроение совсем испортилось. А на следующее утро и температура поднялась. Испугавшись, что может умереть, так и не осуществив своего великого дела, он приказал Антону на работу не ходить и обзвонить всю родню: говорить, мол, хочу.
Антон переглянулся с женой, -делать нечего... Кто знает, может оно и в самом деле...

Вечером пришли Василий с сыном Егором, а Никита не пришел. Михаил тоже не смог. Николай без жены был тут. Все тихонько переговаривались в большой комнате, пока отец не позвал к себе. Стояли поодаль в дверях.
А Михал Иваныч чувствовал себя все хуже, все кашлял, потел и хрипел. Торопясь закончить начатое дело, он понимал, что все получилось совсем не так, как он замышлял: как-то смято и торопливо и нет должного эффекта. Но что делать, теперь уж не до эффектов...
-Вот что я вам должен сообщить, дети мои и внуки, потому что может быть и не встану уже с этой постели. Человек я богатый и денег у меня очень много...
-То есть вам пенсию прибавили, папаша? Это очень хорошо, - вставил Василий и огладил свои пышные усы как у Максима Горького.
-Тебе, Василий, я оставляю миллион шекелей. А Антону семьсот тысяч...- Михал Иваныч чувствовал что силы его покидают и стал торопиться с объявлением завещания.
-Так. Семьсот тыщ...- кивнул Антон и понимающе переглянулся с братом Василием. -Кхм... Я конечно извиняюсь, папаша, но если у вас в самом деле накопились кое-какие сбережения от пенсии, то пару тысяч шекелей мне бы в данный момент очень не помешало заплатить за электричество, буду благодарен...
Внук Егорка и Николай стояли на заднем плане, и 14-летний усатенький уже Егор с сожалением поцокал языком: - "Старичок..."
-Да какой он старичок, - шепнул ему Николай, - Шестьдесят три года всего.
-Ну так я ж говорю, - стоял на своем Егорка, - шестьдесят три года это ж пиздец...
 
А Михал Иваныч все торопился высказать важное и при этом сам стал замечать за собой, что несколько путается в речах.
-Деньги тратьте с умом и меж собой не враждуйте... чековую книжку мне подайте и ручку с золотым пером... Нотариуса позовите! Антон! За нотариусом послали?
-Кто это такой, папаша?- не понял Антон, - Может быть вы имеете в виду - за попом? Где ж его теперь взять, попа-то? - и Антон беспомощно огляделся на присутствующих. Катерина перекрестилась. А Василий, степенно оглаживая усы, сказал так: - "Будет вам, отец, ей-богу.. Голову не морочьте. Простудились всего лишь и комедию ломаете."
-Правильно. Другие старички бутылки собирают по помойкам и таким образом помогают семье, а энтот... На работу из-за него не пошла...- тихо и зло вставила Катерина.
Подошел к постели Николай, пощупал Михал Иванычу лоб.
-Хватит издеваться-то над человеком. Отец он вам или как? Врач нужен, жар у него. Жар и бред.
А Михал Иваныч уже бессвязно повторял механически то, что так приятно отрепетировал вчера: - "Поди прочь с глаз моих, Николай! Тебе, насмешнику, ничего не дам..."
-Хорошо-хорошо, - отвечал Николай и затем сказал тихо Василию и Антону, - Ну вы как хотите, а я врача вызываю.

Михал Иваныч сделал слабой рукой знак Василию, чтобы приблизился. Тот подошел, присел на шаткий табурет возле больного, повернул ухо чтобы слушать.
-Василий, сынок, только на тебя надеюсь... ты честный... вот тут у меня... под подушкой... тут четыре миллиона... в книжке меж страниц...
Василий на это вздохнул многострадально: да пусть они там и лежат дальше, вы
 
не беспокойтесь, отец, вам вредно. И тогда Михал Иваныч полез сам и вытащил книжку-самоучитель иврита.
-Вот... вот здесь... вот деньги... тут очень много... всем вам...
Василий открыл книжку и увидел пачку лотерейных билетиков.
-Это что ли?
Он взглянул на первый из билетов, проверил дату розыгрыша.
-Ну да, вчера было...-поднял удивленно брови, моргнул тяжелым "горьковским" усом, оглянулся... - Что за черт?
Прочие присутствующие тоже навострили ушки и подтянулись к постели. Антон почесал рябую половину лица, наклонил по-собачьи голову, рассматривая бумажки. Взял в руки книжку-самоучитель иврита и потряс: - "Во ибиомать... Ну вы даете, папаша. Вы же граф Монте Кристо... Только... только как же вы можете точно знать, что тут есть выигрышный билет? Ведь надо иметь результат, а вы уж третий день больны в постели и даже, извиняюсь, в уборную перестали вставать. Разве только вам черт шепнул на ухо..."
Катерина опять перекрестилась. Николай горько-снисходительно улыбнулся, а Егорка непроизвольно рыгнул чесноком.
Было еще не поздно и Егора отрядили сбегать к будке Лото принести результаты вчерашнего розыгрыша, а Михал Иваныч опять замолотил чепуху, и даже сквернословил скороговоркой прямо как Антон: - "Я вас всех умою ибиомать... я вас на место-то поставлю... вот погоди вашу мать..."
Тем временем приехала вызванная Николаем скорая помощь, и очень быстро, кстати, приехала, потому что по счастливой случайности она тут как раз на соседней улице занималась валяющимся на тротуаре мертвецки пьяным негром.
Русская медсестра осмотрела больного, послушала и сделала укол.
-Если температура не спадет, вызывайте снова.
Михал Иваныч после этого немного пришел в себя, перестал бредить и его приподняли на подушке, стали отпаивать чаем с вареньем. Тут и Егорка прибежал с бланком результатов розыгрыша.
-Читай, - слабо произнес больной. Егорка вышел на середину комнаты и стал внятно зачитывать: три, шесть, тридцать, тридцать шесть, тридцать восемь, сорок...,- и по мере того как он это с варварским спокойствием выговаривал, Михал Иваныч, который знал наизусть все свои шесть роковых чисел, чувствовал что происходит какое-то страшное предательство судьбы и что само небо опускается на его бедную голову и придавливает нестерпимым грузом к горестному ложу.
-Врешь! - дико вскричал он наконец. -Это ты нарочно написал неправильно!!
-Как же я мог написать? Ведь тут все на компьютере. Сами посмотрите...
И снова Михал Иваныч впал в полубред и снова начал требовать, чтобы ему отдали его чековую книжку.
-Вот эту что ли? Нате возьмите, - и Антон сунул ему в руки самоучитель иврита.
Василий тем временем взял у сына бланк с результатами, придирчиво сверил дату и номер тиража и стал один за другим проверять билеты: - "Так... Ну этот мимо... Этот тоже, жопу вытереть... Этот туда же... И близко даже нету... Да у вас, папаша, все цифры одинаковые что ли?! Кто это вас такому надоумил? Ведь тут разнообразность нужна, а иначе никогда не угадать...
 
Легко ли расстаться с мечтой? Судите сами: ведь то не какая-нибудь мечта, а такая мечта, о которой сама судьба в три часа ночи дает достоверное мистическое обязательство. Как же не поверить в такое?! И поэтому с полным правом видел М.И.Бойко именно себя, реального из плоти и крови, а не какого-то абстрактного и выдуманного пенсионера Семена или Гришу, героем известных пенсионерских легенд о бедном бедняке, наудачу купившим билетик и сорвавшим главный куш, и поэтому по справедливости он представлял себе в мечтах, как именно о нем конкретно будет рассказывать во время игры в шашки его приятель Илья из Биробиджана, и если бы Илье на это сказали бы, - да ладно тебе врать-то, знаем мы все эти басни!, то он бы ответил так: - "Ах, я вру?! А ну пойдем познакомлю! Мишка - мой друг, и хотя он теперь постоянно проживает в Маниле, то есть в Милане, но на зиму прилетает погреться и погостить у внучки: и сам миллионер, и всю родню обеспечил! А сейчас в это время он как раз должен прогуливаться в парке.

И тогда, мечтал себе дальше Михал Иваныч, вся стайка любопытных пенсионеров под предводительством Ильи из Биробиджана направится в парк и тут вдруг подъезжает фиолетовый Мерседес и за рулем внучка Наташка, и открывает дверцу чтобы выйти Михал Иванычу, одетому в итальянский шерстяной плащ и с дорогой тростью, и они дружески обнимаются с Ильей и ведут всю голодную нищую пенсионерскую братию угостить в ближайшее кафе, где он не только расскажет им всю перипетию, но и покажет тот самый счастливый билет. Живая легенда!
Я это все к тому рассказываю, чтобы показать, что расстаться с мечтой бывает очень даже не просто, и еще для того, чтобы попытаться хоть немного подготовить читателя к тому что случится в следующей и, увы, последней главе.
 
Для ответа нужно войти/зарегистрироваться
Назад
Верх