Додж
Человек сраньшего времени
НОЧЬ ПЕРВАЯ
Я бедный человек, живу в каморке. Ночами ножичком строгаю из полена
Себе смешного друга-человечка с улыбкой до ушей и длинным носом.
Сие занятье очень помогает бороться мне с бессмысленностью жизни:
С ее бесстрастным принуждением к страданью, с ее в ушах звенящей, гулкой пустотою.
Однажды ночью, греясь у камина, и прислонясь спиной к ковру на стенке,
Я необычным задался вопросом: что если б за ковром старинным этим
Нашел я дверь, ведущую в иную, - красивую и теплую – квартиру,
Где можно жить достойно и счастливо, осмысленной а не постылой жизнью?
Рукой дрожащей приподняв покрытье, увидел: дверь! О небо, что за чудо...
Не пьян ли я? Хоть этот грех, однако, теперь случается со мной довольно редко.
К замку стальному подобрав отмычку из старой гнутой оловянной ложки,
С сердечным трепетом приоткрываю тайну, - в неверном лунном свете, в полумраке
Я вижу комнату: под пологом, на ложе спит дева смуглая невиданной красы.
На туалетном столике старинном близ ложа дивного - ее чулки и кофта.
Боясь младую потревожить деву души порывом и дыханием чесночным,
Неслышно, крадучись к пологу приближаюсь, и страстно-нежный запечатлеваю
На сахарных устах я поцелуй. Стремглав бросаюсь из комнаты я вон,
Из райского дурмана - назад, в проклятие мышиной конуры.
НОЧЬ ВТОРАЯ
Вот вслед за днем пустым и безотрадным, вторая ночь спускается с небес.
В смятенье чувств, решимости исполнен, опять на цыпочках к своей вхожу к любимой.
Она, божественная, крепким сном объята - лежит на спинке и в довольно смелой позе:
По сторонам раскинув белы руки, с ногою левой нежно согнутой в колене,
Что к безрассудству тот же час располагает: желанья страстного покорный слабый раб,
Неистово вхожу в чертог блаженства, но преждевременным я семяизверженьем
Все дело порчу и с позором убегаю, чтоб в забытьи провесть остаток ночи.
НОЧЬ ТРЕТЬЯ
На третью ночь, приняв стакан виагры, - для куражу и семязадержанью,
И закусив вчерашней кулебякой, решительней вхожу в покои страсти.
Моя красавица все тем же сладким сном и негой томною пленительной объята.
Опять, опять все та же лакомая поза: одна нога слегка чуть согнута в колене.
Ничуть не медля, приступаю к делу, - боясь прервать священный сон красотки
Движеньем робким, нежно-осторожным, люблю ее подряд минут пятнадцать,
Затем, едва дыша, едва касаясь роскошных бедер ниже поясницы,
Переворачиваю нежно на животик, и продолжаю дальше в том же духе.
Насытившись любовью с нежно спящей, как честный человек решаю дальше:
Сегодня поутру проснемся вместе, и будем нам тогда два выхода отсюда -
Или под ручку в загс ее веду я, - или ведут меня за шкирку к прокурору.
Итак, решив немедля ей открыться, покусываю нежный я сосочек: проснись, любимая,
И, выслушав признанье, свой приговор мне объяви немедля!
Вдруг - что такое? Чу! Какой-то шорох... Такой бывает при расстроенном желудке...
Звук неприличный издает богиня, одновременно уменьшается в размерах!
Объятый страхом, зажигаю свечку, и вижу - горе мне, влюбленному поэту!
Лежу в кладовке я средь мебельного хлама, а рядом мерзкая резиновая кукла!
Ну что ж, - в тяжелом говорю раздумье, - по крайней мере, не потащут к прокурору...
Я бедный человек, живу в каморке. Ночами ножичком строгаю из полена
Себе смешного друга-человечка с улыбкой до ушей и длинным носом.
Сие занятье очень помогает бороться мне с бессмысленностью жизни:
С ее бесстрастным принуждением к страданью, с ее в ушах звенящей, гулкой пустотою.
Однажды ночью, греясь у камина, и прислонясь спиной к ковру на стенке,
Я необычным задался вопросом: что если б за ковром старинным этим
Нашел я дверь, ведущую в иную, - красивую и теплую – квартиру,
Где можно жить достойно и счастливо, осмысленной а не постылой жизнью?
Рукой дрожащей приподняв покрытье, увидел: дверь! О небо, что за чудо...
Не пьян ли я? Хоть этот грех, однако, теперь случается со мной довольно редко.
К замку стальному подобрав отмычку из старой гнутой оловянной ложки,
С сердечным трепетом приоткрываю тайну, - в неверном лунном свете, в полумраке
Я вижу комнату: под пологом, на ложе спит дева смуглая невиданной красы.
На туалетном столике старинном близ ложа дивного - ее чулки и кофта.
Боясь младую потревожить деву души порывом и дыханием чесночным,
Неслышно, крадучись к пологу приближаюсь, и страстно-нежный запечатлеваю
На сахарных устах я поцелуй. Стремглав бросаюсь из комнаты я вон,
Из райского дурмана - назад, в проклятие мышиной конуры.
НОЧЬ ВТОРАЯ
Вот вслед за днем пустым и безотрадным, вторая ночь спускается с небес.
В смятенье чувств, решимости исполнен, опять на цыпочках к своей вхожу к любимой.
Она, божественная, крепким сном объята - лежит на спинке и в довольно смелой позе:
По сторонам раскинув белы руки, с ногою левой нежно согнутой в колене,
Что к безрассудству тот же час располагает: желанья страстного покорный слабый раб,
Неистово вхожу в чертог блаженства, но преждевременным я семяизверженьем
Все дело порчу и с позором убегаю, чтоб в забытьи провесть остаток ночи.
НОЧЬ ТРЕТЬЯ
На третью ночь, приняв стакан виагры, - для куражу и семязадержанью,
И закусив вчерашней кулебякой, решительней вхожу в покои страсти.
Моя красавица все тем же сладким сном и негой томною пленительной объята.
Опять, опять все та же лакомая поза: одна нога слегка чуть согнута в колене.
Ничуть не медля, приступаю к делу, - боясь прервать священный сон красотки
Движеньем робким, нежно-осторожным, люблю ее подряд минут пятнадцать,
Затем, едва дыша, едва касаясь роскошных бедер ниже поясницы,
Переворачиваю нежно на животик, и продолжаю дальше в том же духе.
Насытившись любовью с нежно спящей, как честный человек решаю дальше:
Сегодня поутру проснемся вместе, и будем нам тогда два выхода отсюда -
Или под ручку в загс ее веду я, - или ведут меня за шкирку к прокурору.
Итак, решив немедля ей открыться, покусываю нежный я сосочек: проснись, любимая,
И, выслушав признанье, свой приговор мне объяви немедля!
Вдруг - что такое? Чу! Какой-то шорох... Такой бывает при расстроенном желудке...
Звук неприличный издает богиня, одновременно уменьшается в размерах!
Объятый страхом, зажигаю свечку, и вижу - горе мне, влюбленному поэту!
Лежу в кладовке я средь мебельного хлама, а рядом мерзкая резиновая кукла!
Ну что ж, - в тяжелом говорю раздумье, - по крайней мере, не потащут к прокурору...